29 марта директор французского кинофестиваля Etats generaux du documentaire de Lussas Кристоф Постик в рамках фестиваля действительного кино «Кинотеатр.doc» лично представит документальные фильмы «Ночь и туман» Алена Рене и «Лицом к лицу с прошлым» Сильви Линдеперг и Жан-Луи Комолли. Далее рецензия на фильм Клода Ланцмана "ШОА"
Обе картины посвящены Холокосту: Ален Рене снял в 1955 году снял непродолжительный фильм, так и оставшийся главным кинематографическим высказыванием на эту тему, а историк Линдеперг и кинокритик Комолли в своей работе заново обращаются к теме концентрационных лагерей и значению «Ночи и тумана». Со времен приезда в декабре Клода Ланцмана KINOTE публикует серию материалов о Холокосте и его визуальной репрезентации в кинематографе (см. текст Елены Петровской «Клод Ланцман: уроки нового архива» и статью Харуна Фароки «Как показывать жертв?»). Тему продолжает Евгений Майзель со своим анализом «Шоа» (Shoah) Клода Ланцмана (Claude Lanzmann) - монументальной документальной работы без единого архивного кадра.
Кадр из фильма «Шоа»
1.
«Шоа» начинается со слов: «Действие картины происходит в наши дни». Избегающее точной датировки определение «наши дни», по мысли режиссера (высказанной им в интервью), означает, что действие картины происходит всякий раз, когда картину смотрит зритель. Принципиальность этой концепции подтверждает и отсутствие в фильме архивных материалов. Только настоящее – пейзажи и воспоминания. Поросшие травой виды почти полностью уничтоженных концлагерей. Руины еще 40 лет назад работающих фабрик смерти. Лесные рощи. Тихие речки. Современные города, живущие своей жизнью. Местечки с их свидетелями. И – рассказы, показания, признания, воспоминания. Проговаривания (во всех смыслах). Трудные, тяжелые, искренние, сдержанные, равнодушные. На протяжении девяти с половиной часов Ланцман подробно расспрашивает о том, что и как происходило в те годы. Задает уточняющие вопросы. Переспрашивает. Никогда не довольствуется намеками и эллипсисами. Делает вид, что не понял. Заставляет собеседника сформулировать ясно и четко то, что тот подразумевает. Заставляет выговорить вслух всё, что тому кажется очевидным. Как давным-давно пройденное.
2.
Кадр из фильма «Шоа»
В наши дни нельзя быть уверенным, что все знают одно и то же (часто оказывается, что все знают разные вещи и совершенно по-разному), а потому – небольшая предыстория вопроса.
С приходом к власти Гитлера в 1933 году евреи начали уезжать из Германии. Прежде всего, эмиграция объяснялась введением многочисленных и, мягко говоря, грабительских и дискриминирующих законов, исключающих евреев из немецкого общества и, в общем, специально направленных на выдавливание евреев из Германии. Однако проблема, с которой беженцы тогда столкнулись (и факт, о котором не любят вспоминать), состояла в том, что за исключением Доминиканской республики их никто не хотел принимать. Что и подтвердила специальная конференция с участием тридцати двух стран, прошедшая в 1938 года в чудесном французском городке Эвиане-ле-Бен. Сказанная в то время Хаимом Вейцманом фраза о том, что «мир разделился на места, где евреям жить нельзя, и места, куда евреев не пускают», была полемическим преувеличением лишь в одном микроскопическом пункте – существовала также еврейская эмиграция в Палестину. Однако Великобритания, традиционно контролировавшая в те времена приток репатриантов на Землю Обетованную (территорию бывшего и будущего государства Израиль), продолжала строго придерживаться иммиграционных ограничений (75 тысяч человек в течение 5 лет, – что в создавшейся обстановке было немногим большим нуля) и бдительно следила за соблюдением этой квоты.
Согласившись с тем, что проблема еврейских беженцев тяжела и неразрешима, участники конференции в Эвиане выпили одноименной минеральной водички и разъехались, а немцы уже через полгода организовали и с блеском провели по всей стране знаменитую «хрустальную ночь». В течение последующих лет Гитлер с разной степенью серьезности (иногда, может быть, даже похлопывая себя по бокам, как Мозговой у Сокурова) рассматривал самые разные планы по избавлению Третьего рейха от евреев – от предложения «передать» евреев Сталину в СССР до переселения их на Мадагаскар. Ни один из этих проектов не был реализован. После хрустальной ночи пройдет еще четыре года, и в другом сказочном местечке, Ванзее, топ-менеджмент Третьего рейха, идя навстречу настоятельным пожеланиям фюрера, утвердит так называемое «окончательное решение еврейского вопроса». Именно эта формулировка станет официальным немецким названием того явления, которое впоследствии назовут «Катастрофой европейского еврейства», «Холокостом», «Шоа» (на иврите), «дритер хурбм» (на идише) и другими терминами разных происхождений и смысловых оттенков.
Технически и практически «окончательное решение» состояло в массовой депортации евреев всего мира, начиная, естественно, с Германии и оккупируемых ею территорий, в гетто и концентрационные лагеря, специально оборудованные для быстрого и аккуратного уничтожения. Лагеря были построены преимущественно в землях Восточной Европы и Прибалтики. Именно реализацию этого уникального по размаху и безумию плана (настолько уникального, что в него долгое время, никто, даже сами евреи, не верил – а многие не верят и сейчас, хотя уже по другим причинам) и описывают собеседники Клода Ланцмана, среди которых выжившие пленники концлагеря, мирные жители мест, где это происходило, и даже некоторые нацисты-организаторы.
Надо сказать, что для большинства европейских евреев, ставших жертвами «окончательного решения еврейского вопроса» (порядка 60% всех евреев Европы и примерно треть всех евреев мира), этот опыт начался (а для многих и закончился) с так называемой депортации в концентрационный лагерь.
3.
Кадр из фильма «Шоа»
Транспортировкой евреев занимался департамент «Железные дороги Рейха», – рассказывает историк Рауль Хильберг. – За деньги этот департамент перевозил все. Евреев перевозили по экскурсионному групповому тарифу. Дети до 10 лет оплачивались в пол-тарифа, а детей до 4 лет везли в газовые камеры Треблинки, Освенцима, Хельмно и других лагерей бесплатно. Билет евреям покупался всегда только в одном направлении. Охране – в оба конца. Ведомством, заказывавшим поезда для евреев, было гестапо, возглавляемое Адольфом Эйхманом. Как правило, это был чартер, льготный тариф, начинавший действовать при перевозке не менее 400 человек. За взрослых тоже шла половина цены, так как их было больше четырехсот. Иногда, если у гестапо не было средств, – оно брало кредит или, например, подключало к оплате официальное германское «Бюро путешествий» – и те оплачивали также перевозки евреев в концлагеря. Бывало и так, что евреи из Европы перевозились за свой собственный счет – конфискованное у них имущество шло в счет погашения долга за транспортные расходы.
Впрочем, слово «депортация» недостаточно зримо передает картину. На самом деле в большинстве случаев эти депортации уже были вполне полноценным геноцидом.
Генрих Гавковский, машинист: «Евреев сажали в вагоны для скота по 170 человек в каждый, наглухо его закрывали, и так они ехали, плотно, как сельдь, без питья и еды, несколько дней до пункта назначения. Они даже сесть не могли. В итоге те, кто оставался жив, приезжали сидя или лежа на трупах. Машинисты именно этих рейсов (отвозивших евреев) получали надбавку к зарплате в виде водки или другого алкоголя. Надбавка выплачивалась, потому что было психологически трудно слышать крики и стоны, а также выносить трупный и другой запах. Так что многие машинисты не только выпивали положенный им алкоголь, но еще и прикупали выпивки за свой счет».
Из различных воспоминаний выживших: на некоторых остановках к нашим вагонам подходили эсэсовцы и спрашивали: «Что у вас есть?» У некоторых были с собой ценные вещи и даже драгоценности. Они отдавали эсесовцам бриллианты и золото в обмен на воду, но воды им никто не приносил. Более того, обычно следили и за тем, чтоб какой-нибудь сердобольный поляк не облегчил им участь. Следили за этим преимущественно надсмотрщики-коллаборационисты из Украины и стран Прибалтики, они же были и самые свирепые.
Что до соответствия расписанию, то немецкие поезда уже и в то время функционировали, как часы. Если и случались многочасовые остановки на полустанках, то лишь практического (в лагерях не успевали убирать трупы к прибытию новой партии) или внешнеполитического свойства.
Рассказывает Франц Сухомель, унтершафтфюрер СС, работавший в Треблинке (которому Ланцман – не скрывая перед зрителями своего обмана – пообещал не раскрывать его имени): «Помню поезда французского производства со стальными вагонами. В связи с наступлением на Сталинград их задержали в пути на несколько дней. Так что, когда эти составы приехали в Треблинку, из пяти тысяч евреев три тысячи были мертвы. Или умерли естественным путем, или вскрыли себе вены, или еще как…».
Редко, но использовались в рамках «окончательного решения» и пассажирские составы – главным образом для депортации евреев из Бельгии, Голландии, Швейцарии.
Вспоминает Ричард Глазар, выживший в Освенциме: «Я ехал из Швейцарии в комфортабельном поезде – там были даже купе. Когда мы пересекли польскую границу, мой сосед, благообразный пожилой еврей, спросил из окна при помощи знаков у мальчика, пасшего коров: “Где мы?” В ответ мальчик весело провел рукой по горлу. Тогда мы не поняли, что он хотел сказать».
Этот веселый жест (рукой поперек горла) вспоминают и некоторые другие собеседники Ланцмана, в том числе и поляки. Вспоминают и то, что, видя очередной поезд с евреями, поляки, как правило, поздравляли друг друга – обнимались и целовались.
В основном евреи считали, что их везут в трудовые лагеря или на фабрики. С одной стороны, эта вера была результатом немецкой пропаганды, сочетавшей прямую агрессию с крупинками хорошо усыпляющей лжи. С другой – она была, вероятно, обусловлена ограниченностью человеческого разума, не всегда способного принять, допустить абсолютно негативную «логику безумия». Конечно, многие задумывались над тем, зачем собирают и везут вообще всех, включая нетрудоспособное население (грудных младенцев, дряхлых стариков, больных), но в какой-то момент мысль (подкрепленная, видимо, и инстинктом самосохранения, не допускающим до сознания слишком жуткой перспективы) отказывалась делать дальнейший вывод и полагалась на лучшее.
Ричард Глазар вспоминает и такой трогательный случай: как-то раз из одного пассажирского поезда, остановившего на станции, сошел еврей, чтобы купить что-нибудь на станции в баре. Но вот поезд тронулся, и еврей побежал догонять вагон…
4.
Кадр из фильма «Шоа»
Впервые евреев начали убивать газом еще до «окончательного решения», в 1941 году в Хельмно-на Нарве. Из 400 тысяч тогдашних тысяч узников спаслись только двое – Мордехай Подхлебник и Симон Сребник. Спустя сорок лет они встретились с Ланцманом.
Принципиальной в работе лагерей смерти была скорость функционирования. Унтершафтфюрер СС Франц Сухомель:
- Важно, чтобы не было паники. Чтобы люди сами шли в газовые камеры, в газвагены или в «лазареты». И чтоб потом быстро убирались трупы, одежда и прочий мусор. При минимальных задержках – а поезда приходят каждый день – вероятность паники и беспорядков увеличивается. Представьте себе: прибывает поезд, а вокруг полно трупов и крови…
Именно поэтому – во избежание паники и беспорядков – ошеломляющая грубость и жестокость шли бок о бок с иногда довольно тонким вероломством. Кроме знаменитого лозунга ARBEIT MACH FREI на воротах Освенцима в большинстве лагерей смерти (в т.н. раздевалках и в собственно газовых камерах) повсюду висели таблички, агитирующие за чистоту и гигиену: «Мойся как следует», «Чистота – залог здоровья», «Вши убивают», «Пункт дезинфекции».
Первый блин получился в Освенциме отнюдь не комом. Рассказывает выживший в Освенциме Филипп Мюллер:
- Собрали 250-300 человек. К ним обратился офицер СС, некий Аусмайер: «Вы будете работать на наших солдат, воюющих на фронте. С теми кто может работать, ничего не случится». И начал обращаться к отдельным людям: «Вы кто по профессии? Медсестра? Прекрасно! А вы? Портной? Замечательно! Нам нужны профессионалы. Но сначала разденьтесь, все должны пройти дезинфекцию». Те разделись и отправились в… газовые камеры. Аусмайер был горд собой: «Видели? Вот как надо!» Вопрос с раздеванием был решен.
Уже потом, когда двери камер захлопывались, и люди оказывались в полной темноте и тесноте, начинались крики и вопли ужаса, но главное – эта человеческая порция была прочно локализована и кричать ей оставалось недолго. Фирменная гордость Освенцима – газ «Циклон» – убивал за 10-15 минут. 5-6 канистр «Циклона» убивало около 2000 человек.
В лагерях попроще (в той же Треблинке) пользовались выхлопным газом, вырабатываемым танковым мотором, подаваемым в камеры. Или газом специального грузовика-газвагена (так называемой «душегубки»), который неспешно ехал в близлежащий лес (месту захоронения/кремации), чтобы к моменту прибытия в наглухо забитом людьми фургончике никого не осталось в живых (о чем см. чудесный первый эпизод в назидательной художественной короткометражке Роя Андерссона). Такие чудо-машины выпускали в Руре по специальному заказу Рейха. Сохранилось записки о необходимости усовершенствования газвагена. Ланцман зачитывает много цитат, вот некоторые:
«…Производители не учитывают, что груз естественным образом будет стремиться к задней двери и в течение всей операции будет расположен именно в этом месте… В момент закрытия двери – когда наступает темнота, груз оказывает сильное давление на закрывающиеся двери. Груз естественным образом стремится к свету, стараясь избежать наступающей темноты, что затрудняет процесс закрытия дверей. Кроме того, из-за естественной боязни темноты в момент закрытия дверей и после усиливаются крики. Поэтому было было бы полезно обеспечить начало операции подсветкой. Необходимо также сделать дренажное ответствие для слива жидкостей уже в процессе операции» (речь о естественных выделениях в момент паники, при давке и агонии, – поясняет ранее Сухомель).
Но вернемся в Освенцим. Когда двери камеры спустя 15-20 минут открывались, перед глазами возникало впечатляющее зрелище – люди, сбившиеся в единую массу, как базальтовая глыба, как цельный каменный блок. Газ обычно шел снизу вверх (хотя в некоторых крематориях он подавался и через отверстия в потолке), и в полном мраке иногда возникала настоящая битва (впрочем, это зависело от плотности, с какой камера была заполнена). Задыхающиеся инстинктивно пытались, во-первых, взобраться повыше, чтоб было можно дышать, во-вторых, они стремились туда, где, как они помнили, находилась дверь.
На треблинковских грузовиках, приезжаших за людьми, часто были изображены красные кресты. Садившиеся в грузовики люди верили, что их везут в баню. И в самом деле – а куда еще? На самом же деле крест был нарисован для их успокоения. Одежду и вещи, которые оставались от прибывших и уже отправленных в газовые камеры, убирали рабочие спецбригад (sonderkommando – немногочисленные трудоспособные евреи-рабы, которых позднее ждала та же участь).
Филипп Мюллер: - Однажды в 1943 году один из евреев увидел среди новоприбывших из Белостока в «раздевалке» жену его друга. Он вывел ее наружу и сказал: «Вы все будете уничтожены. Через 3 часа от вас останется только пепел». Женщина поверила, потому что знала этого человека. Она подождала, пока все выйдут и предупредила других женщин. «Нас хотят убить. Отравить газом». Матери с детьми на руках ничего не хотели слышать. Они решили, что эта женщина сошла с ума, и прогнали ее. Тогда она обратилась к мужчинам – с тем же успехом. Скорее всего все эти люди знали слухи, ходившие в Белостоке, в Гродно и в других местах. Они просто не хотели об этом слышать.
Вскоре в зондеркоманде поняли, что предупреждать об этой перспективе бесполезно, потому что неприятная эта информация все равно ничего не могла изменить и лишь омрачала последние минуты обреченных.
Мучительная смерть от газа в битком набитой камере была роскошью, которую Третий Рейх не мог себе позволить в отношении каждого еврея. Для стариков, детей и больных женщин предусматривался так называемый «лазарет». Смысл «лазарета» был в том, чтобы слабые не задерживали потоки сильных, здоровых и энергичных людей, бодро направлявшихся в газовые камеры. В «лазарет» Треблинки вела тропинка, и дети шли туда пешком, помогая старухам и больным матерям. Когда они приходили по тропинке до места назначения, то первым, что они видели, была яма с мертвецами. Под дулами их заставляли раздеться. За малейшие ослушание следовал мгновенный расстрел на глазах у всех. Впрочем, особой разницы в исходе уже не было – когда они раздевались, их тут же убивали, ломая шею. После чего сбрасывали в яму. В яме почти всегда горел огонь. Разный мусор, бумаги, бензин. Сухомель добавляет, что «люди горят очень хорошо» (хотя на этот счет в фильме звучит и другое мнение). «Лазарет» служил также и последним пристанищем для членов зондеркоманд, составы которых время от времени полностью обновлялись.
5.
Кадр из фильма «Шоа»
Выше мы упоминали так называемые зондеркоманды, состоявшие из здоровых евреев-мужчин, превращенных в рабов и выполнявших самую грязную работу в концлагерях. Именно немногие выжившие среди них в основном и дают показания о лагерной повседневности. Примо Леви в «Серой зоне» перечисляет их обязанности: они должны были строем провожать голых лагерников в газовые камеры, извлекать трупы, усеянные под воздействием синильной кислоты розовыми и зелеными пятнами, проверять, что в отверстиях тел не скрыто ничего ценного, вырывать из челюстей золотые зубы, отрезать у женщин волосы и дезинфицировать их хлоридом аммония, доставлять трупы к печам и следить за их сожжением, а также чистить печи от золы и пепла. К ним точно относились так же, как и к остальным евреям, убивая при малейшем неподчинении, что с учетом постоянной ослабленности и безоружности рабочих спецбригад было проще простого.
Примо Леви пишет: «Сегодня не так-то легко представить себе, что значит по принуждению править подобное ремесло месяц за месяцем. […] Один из них как-то признался: «На этой работе или сходят с ума в первый же день, или привыкают». А другой говорил: «Конечно, я мог убить себя сам или подтолкнуть эсэсовцев, но я решил выжить, чтобы отомстить и стать свидетелем. Не надо считать нас чудовищами: мы такие же, как вы, только нам еще хуже». […] От людей, испытавших на себе предельное унижение человеческого достоинства, нельзя ждать показаний в юридическом смысле слова, их слова – жалоба, проклятие, искупление, необходимость оправдаться и отомстить […] Замысел и организация таких спецкоманд – самое дьявольское преступление национал-социализма».
Но вернемся к картине. Как-то раз в Треблинке воцарилось затишье. Из Гродно и Белостока прибыли последние поезда, и начался «мертвый сезон» (в том смысле, что новых живых больше не поступало). Соответственно, не было и «работы». А зондеркоманды в крупных концлагерях были велики – до 500 человек (не так уж, впрочем, и много, если учесть, что уничтожалось по несколько тысяч в день). Руководство лагерей решило тогда урезать им «продовольствие», проще говоря – перестало кормить. Голод усиливался с каждым днем. Когда силы голодающих были на исходе, появился один из офицеров и сказал: «С завтрашнего дня поезда возобновят свою работу». Рабочие спецбригады посмотрели друг на друга и каждый подумал: «Завтра голод кончится».
6.
Кадр из фильма «Шоа»
4 октября 1943 году выступая перед руководством СС Гиммлер в частности сказал (цитируется в речи генерального прокурора Израиля на процессе Адольфа Эйхмана): «Здесь я буду говорить с вами совершенно откровенно об особенно трудной главе... Между собой мы будем говорить открыто, хотя никогда не сделаем этого публично... Я имею в виду изгнание евреев, уничтожение еврейского народа... Лишь немногие из присутствующих знают, что это значит, когда лежит груда трупов, — сто, пятьсот, тысяча трупов... Выдержать все это и сохранить порядочность, — вот что закалило наш характер. Это славная страница нашей истории, которая никогда не была написана и никогда не будет написана».
Не поразительное ли дело – «славная страница», которая «никогда не будет написана»? Отчего ж не написать страничку, коли она именно славная, а не позорная? Разве слава страшится публичности? Тем не менее, резон в словах Гиммлера был: «окончательное решение», или «Шоа», заключалось не только в грабеже, дискриминации, пытках и тотальных убийствах. Существенной ее составляющей было также планомерное, организованное уничтожение следов содеянного, архивов, документов, памяти об уничтоженных людях. В частности, почти одновременно с началом отступления Германии на восточном фроне под натиском Красной Армии, начались работы по ликвидации следов массовых захоронений. Уничтожение захоронений, а также одежды и бумаг (всего, кроме ценностей) было поручено СС. СС привлек для этой работы спецбригады.
Выживший Ицхак Дугин: – Немцы избегали слов: трупы, люди, жертвы. Мы должны были говорить о телах: «фигуры» (Figuren) или «тряпье» (schmattes).
Задача перед спецбригадами в Вильно была поставлена так: здесь лежит 90 тыс. захороненных. Необходимо, чтобы от них не осталось и следа. Спецбригады выкапывали трупы и сжигали их. Дождавшись сильного ветра, они обливали сложенные тела бензином и поджигали. Обычно костры горели 7-8 дней. Кости, которые не горели (например, массивные кости ног) – их складывали в специальный ящик с двумя ручками – и относили к специальным людям, которые дробили их. В результате получалась костная мука, которую ссыпали сначала в мешки, отвозили на берег реки Нарвы, и ссыпали в Нарву.
Иногда в ходе работы делались неприятные открытия. Например, занимавшийся уничтожением захоронений в Вильно, Мордехай Подхлебник в 1944 году на третий день работы опознал среди останков свою жену и трех детей (дело было морозной зимой, потому трупы их неплохо сохранились). Просьбы убить и его не впечатлили эсесовцев, вернее, впечатлили настолько, что они решили оставить ему жизнь – настолько она была хуже смерти.
Впрочем, план по уничтожению массовых еврейских захоронений был реализован далеко не в полной объеме – во-первых, немцам не хватило времени (красные наступали слишком быстро), во-вторых, было невозможно отследить многие другие захоронения – не в лагерях, а на местах массовых расстрелов, в спешном порядке проводимых айнзатцгруппами СС на территориях Прибалтики, Беларуси, Украины, России. Эти могилы (простые ямы) были лишь совсем немного «прикопаны», и во многих местах почва еще долго вздымалась и шелелилась от разлагающихся и деформирующихся тел.
7.
Кадр из фильма «Шоа»
Среди узников, чья казнь как бы постоянно откладывалась (хотя и их тоже периодически убивали), были, прежде всего, члены зондеркоманд, а также так называемые «карантинные» группы (те партии евреев, которые по разным причинам до нескольких месяцев находились в лагере или в гетто, постепенно вымирая от голода и прочих лишений). Поначалу среди них могла зарождаться надежда, что жизнь их пощадит; что зачем-то они нужны, раз их хоть минимально, но кормят, и не спешат убить. Однако иллюзии, что вообще хоть кому-то из евреев будет оставлена жизнь, длились обычно недолго.
Филипп Мюллер: – Осенью 1943 года нам стало ясно, что если мы сами себе не поможем, нам не поможет никто. И начали планировать бунт. Мы намеревались одновременно напасть на эсесовцев, отобрать хотя бы немного оружия, и с его помощью захватить комендатуру. Его осуществлению мешал страшный голод (поездов не было, и нас перестали кормить), а также начавшийся тиф.
Здесь самое время сказать, что во многих крупных лагерях находились не только евреи, но и иные категории заключенных, не предназначенные для массового уничтожения: политзаключенные, коммунисты, лидеры профсоюзов и т.д. Их было на порядки меньше, чем евреев, а условия их содержания – и, соответственно, физическое состояние – несопоставимо лучше, чем даже у зондеркоманд. Кроме того, некоторые из диссидентов, будучи немцами и интеллигентами, заводили знакомства с офицерами СС, благодаря чему могли еще больше улучшить свое положение. Именно в среде таких пленников и возникали очаги подпольного сопротивления, связанные с зондеркомандами.
Говорит Рудольф Врба (один из двух заключенных, успешно сбежавших из Освенцима):
- Выбор был или продолжать цепляться за жизнь, или попытаться вступить в рукопашный бой. Цель боя – захватить хоть какое-нибудь оружие. Нам было понятно, что такое нападение обеспечило бы нам поддержку всех заключенных. Поэтому те, кто думал о восстании, поддерживали тесный контакт с членами Сопротивления. У нас также была идея, что восстания в Биркенау и в Освенциме должны вспыхнуть одновременно.
Однако основная проблема была в том, что для большинства участников Сопротивления вероятность выжить увеличивалась с каждым прожитым днем. Для члена же зондеркоманды пропорция была обратной. И в какой-то момент стало ясно, что целью Сопротивления было не уничтожение всей этой машины смерти, а выживание самих участников Сопротивления.
Отвлекаясь от фильма, добавим следующее: Шоа показывает, что на оккупированных немцами территориях спаслись преимущественно три категории евреев: 1) те, кто жил в странах, чьи жители просто-напросто отказались сотрудничать с немцами в еврейском вопросе. В этих странах потери евреев сведены к минимуму. Так поступили, например, Болгария и Дания. 2) те, кому удалось (при помощи нееврейского населения, многие из которых рисковали при этом своей жизнью) спрятаться от депортации; 3) те, кто нашел возможность вступить в ряды партизанских и других военных формирований (существовало «Еврейская боевая организация» – Z.O.B., на территории Беларуси действовали партизанские отряды братьев Бельских, даже из Палестины прибывали квалифицированные военные специалисты). Воевать с оружием в руках против немцев было безопаснее, чем надеяться выжить в гетто или в концентрационных лагерях. Среди членов зондеркоманд процент спасшихся был значительно меньше, чем среди воевавших или укрывшихся.
8.
Кадр из фильма «Шоа»
Важно понять, что Шоа – это не только про уничтожение нескольких миллионов человек по национальному признаку. Не только про уничтожение народа. И не только про бездействие огромного числа свидетелей преступления. Шоа – и явление, и фильм, явлению посвященный, – это еще и тотальная критика человеческого разума. Того разума, в недрах которого сумел зародиться и расцвести национал-социализм. Того разума, руководствуясь которым ни одна из стран мирового сообщества ничего не предприняла для помощи еврейским беженцам. Это критика разума, прислушиваясь к которому евреи послушно садились в депортационные поезда и отправлялись в газовые камеры. Наконец, это и критика разума обывателя, которому все как с гуся вода – см. беседы Ланцмана с польскими крестьянами. Важно понять, что Шоа – вовсе не только и не столько про евреев. И не только и не столько про «антисемитизм». Главное в этом событии – что уничтожение промышленным способом миллионов людей оказалось вполне возможным. А, судя по разговорам с польскими крестьянами, остается возможным и до сих пор. И дело также не в Польше и не поляках. Мы все – такие же, как они. Любой средний homo sapiens любой национальности их ничем не лучше. И именно поэтому «действие этой картины происходит в наши дни».
P.S.
Кадр из фильма «Шоа»
Симха «Казик» Ротем, заключенный Варшавском гетто и участник Z.O.B. («Еврейской боевой организации») рассказывает о том, как во время восстания в Варшавском гетто (в результате которого немцы были вынуждены временно покинуть гетто, потеряв много оружия) его отправили искать товарища, ранее посланного просить у союзников дополнительное оружие (товарища-то он нашел, а вот союзники, к слову, тогда отказали). Дело было 1 мая 1943 года:
- Я не верю, что кто-то сможет описать жизнь в гетто. На улицах валялись горы трупов. Их нельзя было обойти, избежать. Кроме борьбы с немцами мы сражались с жаждой и голодом. Мы нашли тоннель, ведущий к «арийскому району» Варшавы. Рано утром, среди бела дня, мы внезапно вылезли на поверхность, появились на улице города. Город жил нормальной жизнью. Работали кафе, рестораны. Проезжали трамваи, машины. Были открыты кинотеатры. Мы поняли, что гетто было островом в океане нормальной жизни. Представьте нас в этот солнечный день 1 мая среди изумленных прохожих, нормальных людей. Мы прибыли будто с другой планеты. В своем жалком тряпье мы выглядели настолько страшными, истощенными доходягами, что люди немедленно разбежались от нас.
Текст: Евгений Майзель
При подготовке материала автором использовался русский перевод с французского, подготовленный Виктором К., за что ему выражается благодарность.
29.03.2010
|
